"САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЕ ВЕДОМОСТИ"
На экраны вышел фильм режиссера Игоря Угольникова «Учености плоды». В этой роли снимался народный артист России Сергей Витальевич Безруков, а журналистка Ольга Машкова расспросила его о том, почему этот фильм многих удивит.
– Сергей Витальевич, история оккупации Михайловского широкой публике плохо известна. Вот вы, кажется, знаете про Пушкина все...
— Кто же может о Пушкине знать все? А так хотелось бы!
— Но вы-то наверняка знаете больше других. Не раз играли роль поэта.
— Лет в 12 я на школьной сцене сыграл Пушкина – в очередном «датском» литмонтаже. Без грима, в белой рубашке, к которой отец приторочил низ от занавески, и получилась рубашка-жабо, а сверху накинут сшитый папой плащ-накидка. Потом, лет в 17 – 18, на втором курсе школы-студии МХАТ, я играл Пушкина уже в гриме. И отец тогда сказал мне: «Все следили за тобой, а я за Табаковым, который сидел на первом ряду и пристально вглядывался в тебя». Потом были фильм Натальи Бондарчук «Пушкин. Последняя дуэль», спектакль в Театре Ермоловой, который поставил отец. Спустя годы я уже сам по отцовской пьесе поставил киноспектакль про Пушкина и вот уже 10 лет играю его при полном зале. Дай бог закончится пандемия, и у нас на «Пушкине» снова будет стопроцентная заполняемость.
— Мне кажется, что к Пушкину сейчас отношение, скорее, как к торговой марке. Что-то наподобие конфет Mozart.
— Да, к сожалению, школа отбивает желание дальше читать Александра Сергеевича. Пушкин стал некой формальностью. А для художников – поводом для странных фантазий. Когда детские театры плачутся, что недобирают зрителя, хочется им сказать: «Господа, есть школьная программа! Только ставьте, пожалуйста, спектакли, на которые взрослые не будут бояться пускать своих детей». А то придет ребенок на «Капитанскую дочку» и узнает, что Пугачев полюбил Гринева не просто за заячий тулуп, что Швабрин страшно приревновал Гринева к Машеньке, а Машенька и вовсе не Машенька, а переодетый трансвестит. Оставьте классиков в покое! Просто сыграйте хорошо, и все. Чтобы ребенок пришел на «Евгения Онегина» и глаз оторвать не мог... Проза Пушкина совершенна, в ней есть все то, о чем мы думаем сегодня.
— Ваш герой произносит фразу, которая могла бы стать слоганом фильма: «Довольно того, что мы им гордимся».
— Эта фраза все обесценивает. Чем гордимся? Вы хотя бы знаете, понимаете, чем мы гордимся? Мой герой не понимает, почему надо восхищаться Александром Сергеевичем: «Стишки-то писать каждый может, а ты поди поработай на земле. Он, ваш Пушкин, пахал, что ли? У него когти вот такие были! Пилочками обрабатывал, ухаживал за собой. Чем он занимался? Девки ему готовили, а он баб щупал». Вот это такое примитивное отношение к великим людям, которые составляют цвет нашей культуры, которые развивают нас, привязывают к просвещенной нации, а не к Иванам, родства не помнящим, к людям без роду без племени, без истории и без культуры.
— Ваш Трофимов все же приходит к Пушкину – через врага. Через фрау Шиллер, беззаветно любившую русского гения. Она бросила вызов – «вы, славяне, дикий народ», «вы недостойны Пушкина».
— Да. Провокационная фраза. Но самое страшное, что иногда фрау Шиллер права – мы и сегодняшние, современные, порой недостойны имени Пушкина. Мой Сергей Трофимов очень интересный персонаж, человек, бесспорно, талантливый, все в его руках спорится, но безграмотный: «А зачем учиться читать, я и так все умею». Обладая феноменальной памятью, он по радио наизусть запомнил «Евгения Онегина», но при этом внутри него ничего не шелохнулось. Трофимов живет в Михайловском, но ничего о Пушкине не знает, да и не хочет знать.
В фильме есть сцена, где фрау Шиллер говорит: «Правильно про вас Пушкин сказал, вы, славяне, люди дремучие». Она поражается: как, Сергей, вы можете взять и починить все, даже разбитое пианино, но вы не хотите учиться читать: «Вы талантливы, но вы невежественны и нелюбопытны». Было очень интересно играть вот эту эволюцию человека «темного»: постепенно он всей душой, всем сердцем ощущает, что, увозя в Германию музей Пушкина и его посмертную маску, у нас забирают культуру. Он вдруг осознает, что значит быть в глазах другой нации народом «второго сорта».
— Как говорит режиссер фильма Игорь Угольников, он снимал фильм о русском коде. О нашем понимании, кто мы такие. Почему, как вы думаете, историю оккупации Пушкиногорья обходили стороной все эти годы?
— Нас воспитывали, что фашист – это априори враг, варвар, уничтожающий все на своем пути. И вдруг мы открываем для себя совершенно уникальную историю: немка, профессор гетевского института, делает все, чтобы сохранить Михайловское. Она низкого мнения о народе, о «дремучих» славянах, но высокого мнения о русской культуре. И для нее было два равнозначных имени – Гете и Пушкин. И нам странно осознавать, что она пыталась прививать пушкинскую прозу и поэзию фашистам. Понятно, что им было плевать на русского классика. Но, к великому сожалению, понимаешь, что и для многих местных жителей Пушкин был никто.
Одну нелицеприятную и даже шокирующую историю мне рассказал режиссер фильма Игорь Угольников. Когда наступали наши войска, фашисты на чердаке в усадьбе Пушкина организовали наблюдательный пункт – они были уверены, что русские не будут стрелять. Но первый же залп был дан именно по этому дому. «Какой Пушкин? Идет война». И, кстати, до сих пор неясно, кто же заминировал могилу Пушкина – немцы или наши.
Мы привыкли обожествлять Александра Сергеевича и считаем, что так всегда и было. Но не надо питать иллюзии – крестьянам, которые в 1917 году были в принципе готовы уничтожить всю русскую культуру вместе с «проклятым царизмом», было не до Пушкина. И речь не только про Александра Сергеевича. Я вспоминаю реплику крестьян села Константиново, откуда родом Есенин, на предложение переименовать село в Есенино: «А че он нам сделал-то?». А ведь Есенин все-таки из своих, из крестьян, в отличие от дворянина Пушкина. Так что, думаю, в этом смысле фильм Угольникова многих удивит...
— Вы же понимаете, что не только удивит. Слишком тема «мы при немцах» сложная, неоднозначная. И не проработанная в кино, могу вспомнить только «Свои» Месхиева и «Поп» Хотиненко...
— Я прекрасно отдаю себе отчет, что фильм вызовет бурю негативных эмоций, тем более что сегодня много снимается фильмов про героические подвиги. И это правильно. Но должно быть и понимание: в оккупацию все было очень сложно. Как сказал бы сам Александр Сергеевич, черт ногу сломит в этой истории. Кто-то становился мразью, как один из персонажей фильма, полицай, настоящий живодер Юпатов (кстати, реально существовавший человек, его расстреляли с приходом Советской армии). Кто-то шел в партизаны. Кого-то раздирали мучительные противоречия. Таков музейный работник Кузьма Антипов, герой Игоря Угольникова, трагическая фигура. Ради спасения музея Пушкина он сотрудничает с фашистами и, понимая, что не может помешать немцам вывезти музей в Германию, просит взять и его с женой – и потому, что их расстреляют красные, и потому, что они не могут жить без Пушкина, в нем вся их жизнь. А были люди, которые просто хотели жить, пытаясь сохранить в себе человеческое достоинство.
Когда мы снимали в Михайловском, ко мне подошла женщина: «Сергей, можно я расскажу вам воспоминания моей мамы, которая ребенком здесь была во время оккупации». Так вот, в воспоминаниях мамы этой женщины осталось, что такого количества шоколада она не ела никогда больше. Ужасно это слышать, но ведь это было...
— К этому фильму можно было бы предпослать эпиграфом евангельское «Не судите, да не судимы будете».
— Но, поверьте, мне было сложно – я ведь играю не героя в буквальном смысле и не кого-то из партизан. Мой Трофимов сам по себе – он и не с немцами, он и не с партизанами, его не трогают, и он никого не трогает. Такой Бумбараш. Но Трофимов не идет в партизаны потому, что не хочет брать в руки оружие. Он воевал в Гражданскую войну, брал Перекоп с войсками Фрунзе, получил серьезную контузию. Навоевался и пришел к главной заповеди: «Не убий». Стал пацифистом. Хотя безграмотный Трофимов далек от познания таких слов, как «пацифизм», «просвещение», но он – православный.
— Ища помощи в боге и не переступая заповедь «Не убий», он все же начинает помогать партизанам.
— Потому что к нему приходит понимание: немцы, пришедшие на его землю, – враги. Ему есть за что обижаться на советскую власть, она отняла у него родину, семью, попавшую в молох Тамбовского восстания. Но он не озлобился, не ушел в контрреволюцию, или, как бы сегодня сказали, в «иноагенты».
— А ведь мог...
— Конечно, у него могло быть оправдание, почему он не хочет быть с Советами. Я воспитан в советской традиции, и для меня Великая Отечественная – это священная война, и у меня однозначное отношение, кто есть враг. Но вот на Псковщине есть город Остров, где в войну проходила линия Пантеры (немецкая линия укреплений Нарва – Новгород – Псков – Орша. – Прим. ред.). И находится в Острове потрясающий военный музей. Помню, как меня поразили стеклянные фляги в веревочной оплетке, до этого я видел только железные, какие-то крема, ершики, пилочки – немцы не забывали заботиться о себе даже на фронте. Но главное – листовки, в которых фашисты призывали местное население бороться против комиссаров. Глядя на эти листовки, я представил себя на месте молодого человека, у которого репрессировали отца. Более того, передо мной положили его признание и сказали: «Отрекись!»... Эта боль и обида за расстрелянного отца, куда бы она направила мою руку? Смог бы я найти в себе силы понять, что враг есть враг, что он пришел на мою землю и я не имею права пойти на сговор с ним? Мой Трофимов нашел в себе эти силы. Через любовь немецкой фрау к Пушкину он вдруг обрел смысл жизни: за что он готов умереть, за что готов драться. Он прозревает: увозя музей Пушкина, немцы забирают у него родину. Казалось бы, прописные истины. Но, к сожалению, в наше время почему-то начали путать все факты, переворачивать их с ног на голову. И если мы не будем повторять прописные истины, лет через 5 – 10 окажется, что это уже мы напали на Европу, а бедные немцы отбивались и просто держали оборону…