— Вы сыграли первого начальника Соловецкого лагеря Федора Эйхманиса, убежденного чекиста, одного из главных "демонов революции" и организаторов ГУЛАГа. Что это был за человек, в вашем понимании?
— В голове все время держишь образ реального человека Федора Ивановича Эйхманса, латышского стрелка, человека, который фактически был правой рукой Троцкого. Сама личность очень неординарная, поэтому, когда читаешь о нем, то начинаешь понимать, что человек свято верил в то, что он делал. Верил, что был причастен к созданию новой цивилизации, облагороженной человеческим трудом. Верил, что трудом можно исправить человека, а кого не исправили – не грех перемолоть. С одной стороны, психология чудовищная, а с другой – во многом оправдывающая все его поступки. Надо сказать, что такой демократии на Соловках, какая была при Эйхмансе, больше не было. У него был театр, газеты, свобода в достаточной степени. Во все времена здесь была живодерня и даже гораздо жестче, чем та, которую в качестве начальника лагеря устроил Эйхманс. И та вольность, которую он допускает в лагере, даже сравнивать не приходится с той жестокостью, происходившей на Соловках уже после него. В нашем случае Эйхманис – человек, веривший, что без некоей чистки населения невозможно создать действительно прекрасную цивилизацию рабочих и крестьян.
— Федор Эйхманис был увлечен лагерным экспериментом по "перековке" заключенных, как любимой игрушкой, и ни минуту не сомневался в своей миссии. Как вы думаете, что лежало в основе его права решать судьбы тысяч людей?
— Мне кажется, что самое главное – не сломаться в своей вере. Довольно убедительные аргументы, которые высказывает Эйхманис, многих могут потрясти и заставить усомниться в вере. И только настоящие, истинно верующие остаются твердыми в своих убеждениях. Как большевик он, безусловно, верил и в своей вере был непреклонен. Мне, конечно, интересно заглянуть в глаза человеку, когда в 1938 году его самого поставили к стенке и расстреляли как троцкиста. Самое интересное – психология палача. О чем человек думал в этот момент? Каково ему было, когда еще совсем недавно он вот так легко распоряжался судьбами других людей? Ставил условия: либо ты с нами, либо ты против нас, либо ты с нами строишь великую страну, либо мы тебя вычеркиваем, вплоть до физического устранения. Предполагал ли он, что сам попадет в кровавую мясорубку, что с ним поступят, как с врагом народа? Понимал ли, что пришел его конец? Революция пожирает своих детей – это закон, который работает всегда и во всем. Остался ли он верен своим убеждениям либо просил пощады, как многие? Он ведь был человеком решительным и энергичным, поэтому вряд ли сломался. Хотя ломались многие, просили о снисхождении, вели себя недостойно настоящего воина. Но я думаю, что Эйхманис как раз до конца свято верил. И мне бы хотелось заглянуть ему в глаза – наверное, было очень страшно…
— Как вы считаете, сегодня можно оправдать страшные поступки Федора Эйхманиса?
— Роль его неоднозначная и спорная, и задача была тяжелая. С одной стороны, по-человечески оправдать то, что он делал, невозможно. А с другой стороны, мне как актеру нужно было это как-то оправдывать. Как? Ну только лишь, наверное, верой этого героя в правильность своих действий, что так надо во имя, не во благо. У него своя правда. Все равно мы актеры, мы примериваем на себя персонажи, но никоим образом не становимся этими персонажами. Насколько это удалось – решать уже вам.