— В первом сезоне «Оптимистов» герои несколько инфантильны и по ходу развития сюжета избавляются от иллюзий. Происходят ли подобные трансформации с вашим персонажем, разведчиком Дмитрием Нестеровым?

— Трансформация только одна — нужно делать серьёзный выбор между долгом и любовью, страстью.

Здесь замешана история противостояния Америки и России — вечная тема и, к сожалению, актуальная. Порой смотришь, как агрессивно ведёт себя Америка, и удивляешься: вроде бы все уроки пройдены и должно было остаться хоть какое-то понимание того, что ядерная война — это последняя возможная война на Земле и её нельзя допустить.

Никто войны не хочет, это очевидная вещь. Конечно, кому-то это выгодно, но любой здравый человек войны не желает.

Так же и у моего героя. При той страсти, которую он испытывает к американке, он любит свою Родину, предан ей. И войны он не хочет, как любой нормальный человек. А сейчас на первом месте стоит информационная война, поэтому информационный отдел МИД, заявленный в «Оптимистах», довольно-таки актуально представлен. Мы видим, что такое информационная война, вброс информации, дезинформации. Собственно говоря, сейчас то же самое происходит: весь западный мир убедил себя, что мы — враг, и менять это отношение не хочет.

Так вот. Мой герой попадает в эти жернова. Он советский человек и понимает: есть враги, есть свои, среди своих есть враги, среди врагов есть свои. Более того, не просто свои: там любовь, страсть... причём запретная. Этот человек, как сотрудник органов госбезопасности (теперь уже МИД, поскольку он, как разведчик, был снят с работы в Америке и возглавил аналитический отдел министерства), понимает, что больше никогда не увидит её. Но она приезжает, и герой пытается понять, кто она, и совмещать с этим свою собственную работу, как разведчика, как контрразведчика в данном случае. При этом у него есть советская жена. Менять что-то невозможно. А любит он страстно, по-настоящему.

Мой герой не предатель. Он остаётся советским человеком, просто думает гораздо дальше, нежели те, кто его окружает (порой даже в Минобороны — из тех, кто всё-таки хотел ответить американцам). Конечно, отвечать — справедливо. Когда такое происходит даже сейчас, когда нас называют агрессорами и приближаются к границам Российской Федерации, думаешь: «Стоп, не мы к вам приближаемся, а вы к нам. Уже делите море с нами, практически сидите на нашей территории, пытаясь из нас сделать агрессора перед всем миром. Это настолько банально и наивно». Но мы это понимаем, а там — нет.

Там сложился образ врага. Мы страна третьего мира, враги, упыри. И то, что у нас случается, — это всегда чудовищно.

Они могут себе позволить всё что угодно. Со взятием Капитолия — это вообще ни в какие ворота не лезет! Смотришь и думаешь: «Ребята, взгляните на себя, что у вас происходит. У вас, по-моему, такого не было ещё с войны Севера и Юга». У нас похожее происходило в 1993-м, когда Белый дом брали, и то не взяли. Тогда, понятно, была развязана революция. Я убеждён, что это проплаченная история, во многом за счёт вливаний с той стороны. Но то, что у вас сейчас происходит, друзья мои... хотя бы немножко на себя взгляните! Но нет, на это они закрывают глаза. А то, что происходит у нас, не прощают и, естественно, возводят Россию в ранг страны дикарей, унижающих достоинство человека.

— Действие нового сезона «Оптимистов» разворачивается на Кубе, в Турции, США, Германии и России. Где проходили съёмки проекта? Вы выезжали в какие-нибудь необычные локации?

— Я снимался только в Москве и Болгарии, на Софийской киностудии, причём дважды. Мы в 2004 году снимали там «Мастера и Маргариту»: дворец Ирода и сцены с Кириллом Юрьевичем Лавровым в образе Понтия Пилата.

В Болгарии дешевле, и американцы там очень много снимают. Поэтому на студии очень хорошие декорации под открытым небом. И одна из них — Нью-Йорк 1960-х. Находишься там — и кажется, будто в том времени очутился.

Более того, там очень организованная массовка. Я и в 2004-м это отметил. Ещё подбирали людей библейского вида: эти типажи, красивые женщины в платках, бородачи... Они работали абсолютно органично, не как ходячие статисты, а как реальные артисты. Возникло ощущение Арамеи.

И здесь также была местная массовка. Ещё там очень хороший автопаркинг: автомобили того времени, «кадиллаки»... Те марки, которые у нас днём с огнём уже не сыщешь. Нью-Йорк 1960-х годов там показан замечательно. И во время просмотра сериала у вас будет полное ощущение, что мы снимаемся в Нью-Йорке.

— Какие сложились отношения с местными?

— Отношения прекрасные. Для меня Болгария — это страна, где меня до сих пор помнят как Сашу Белого. Там периодически показывают сериал «Бригада» с переводом на болгарский. Поэтому люди до сих пор вспоминают, пересматривают и в TikTok выкладывают фрагменты из «Бригады». Так что Саша Белый — герой, который продолжает жить до сих пор. Если здесь уже с этим всё в порядке, я — Сергей Безруков, то там иногда Саша. И это, конечно, удивительно.

— Вы много раз снимались в проектах, так или иначе связанных с историческими событиями. В некоторых из них (как, например, в «Оптимистах») большую часть сюжета составляет художественный вымысел. Авторы других стремятся к максимальной достоверности. Какой подход ближе вам как зрителю и как актёру?

— Я думаю, художественное произведение имеет право допускать вымысел. Иначе оно называлось бы документальным фильмом. В документальном кино, конечно, вымысел противопоказан, поэтому зритель больше ему доверяет. Но порой документальный фильм демонстрирует личное отношение автора к той или иной ситуации, и происходит некое давление.

Что касается сериалов, где стараются придерживаться исторической правды… Вот, например, «Годунов». Там присутствует вымысел, потому что существуют разные версии событий. Тем не менее «Бориса Годунова» до сих пор ставят, он идёт на различных сценах. И это хрестоматия, произведение, которое изучают в школе. А там он у нас убийцей царевича представлен — «И мальчики кровавые в глазах». Что, мне кажется, неправда.

Это чёрный пиар, который, к сожалению, достался роду Годуновых, и в частности Борису Фёдоровичу.

Я в это не верю. И доказательств моей точки зрения на самом деле очень много. До конца правду мы вряд ли узнаем, но приблизиться к ней можем. Поэтому я думаю, что сериал «Годунов» — первая попытка приблизиться к исторической правде. Не следовать литературному клише, как раз художественной правде, которая была у Карамзина, у Пушкина, а приблизиться к пониманию этой исторической личности, разобраться в деталях, фактах, летописных произведениях.

Мне дали почитать книги, которые, сопоставляя факты, представленные в различных летописных изданиях, как бы выкристаллизовывают истину. Когда проведён такой серьёзный анализ правления Бориса Фёдоровича Годунова, ты понимаешь, где правда. И сразу возникает совершенно другой образ.

Он боролся с пьянством, пытался бороться с казнокрадами. То есть существуют очевидные вещи, которые многое говорят о нём как о человеке. Честолюбив, в угоду народа своего, чтобы о нём добрая память была. Каким образом ты оставишь о себе добрую память, если делаешь подлые вещи? Но судьба сыграла злую шутку: чем больше хорошего он делал, тем больше его проклинали.

Вот в неурожайные годы он умолял Иова, тогдашнего патриарха, отдать половину запасов зерна монастырей народу. Иов не дал, и они поссорились. Этот факт о многом говорит: когда ты всё выдаёшь из казны, пытаешься договориться, чтобы помогли, и в итоге идёшь на конфликт. Но не от тебя зависел неурожайный год, и ты попадаешь под испытания, которые выпадают на долю твоего правления.

Тем не менее при нём впервые было мирное время. Как политик он выступал за то, чтобы, как сейчас сказали бы, брать европейские технологии и опыт и перекладывать на российскую почву. При нём отправляли детей дворян за границу учиться. Всё это во благо России было, а не для того, чтобы просто сбагрить.

Борис Фёдорович осознавал всю степень ответственности за свой народ. Это очень важно для того, чтобы понять, каким он был. Поэтому сериал для меня является показательным. С ним можно постараться изменить сложившееся мнение. Это большая ответственность, ведь нужно сыграть так, чтобы поменять представление о человеке, которое складывалось на протяжении веков.

— А какие истории вам интереснее смотреть как зрителю?

— С исторической правдой, документальные. Особенно когда ты знаешь эту историю, интересно посмотреть, как же оно было на самом деле, подтвердится твоё впечатление, которое уже сложилось, или нет.

— В последние годы вы время от времени занимаетесь продюсированием кинопроектов. Нет ли у вас в планах самому поставить ленту?

— Есть. Просто я занят как режиссёр-постановщик в театре и практически каждый год ставлю какой-нибудь спектакль. Это спектакли в разных жанрах, я так испытываю себя. При этом, даже работая с классикой, важно постараться найти новое звучание, не переиначивая тексты, не меняя смысла. Из последних работ был «Дядя Ваня», в котором я сыграл Ивана Петровича Войницкого.

Мне нравится работать с артистами, менять их, чтобы они были неузнаваемы в каждой следующей работе. В этом состоит какой-то мой режиссёрский азарт.

Допустим, Антон Хабаров, сыгравший Астрова. Это совершенно потрясающий Астров, я считаю, лучший за всё время существования пьесы «Дядя Ваня» на сцене. И Серебряков в исполнении Гриши Фирсова... такого Серебрякова точно не было никогда — любящего, страстного.

Я люблю экспериментировать, но не унижая классика. Если уж тебе хочется что-то изменить — напиши новую пьесу. А если берёшься за классику — постарайся найти смыслы, которые там скрыты. И прочтение может быть совершенно фантастическим и оригинальным, относящимся именно к этому времени, в котором мы с вами живём. Можно увидеть, что произведение действительно вечно. Оно было актуально тогда, актуально сейчас, будет актуально через много лет.

— А что бы выбрали для своего режиссёрского дебюта в кино? Тоже что-то известное?

— Не знаю. Я люблю и комедии, и драму. Но я не сторонник высокотехнологичного кино с компьютерной графикой, потому как есть определённые технологии, с которыми нужно быть на «ты».

Однако мне, например, очень нравятся фильмы Дани Козловского. Он блестящий актёр, и в то же время как режиссёр себя показал совершенно потрясающим образом. Я с нетерпением жду его «Чернобыль». Уже видел трейлер, мне очень нравится. Это замечательная работа с актёрами в кадре, такая абсолютная органика... И в то же время работа с технологиями, потому что здесь важно показать масштаб катастрофы. Я вижу, как Даня с каждым фильмом растёт как режиссёр и по-прежнему работает блестяще как актёр.

— Наверное, очень сложно снимать самого себя. Вы бы снялись в своём фильме?

— Я это делаю постоянно в театре. Поверьте, ставить спектакль и ещё играть в нём тоже непросто. Особенно в прогонах, когда ты мечешься из зрительного зала на сцену, смотришь, как работают твои партнёры, а потом должен быстро вскочить в свою сцену, отыграть. Нужно следить за партнёром и в то же время абстрагироваться, постараться увидеть происходящее на сцене как бы со стороны.

Я проверяю мизансцены в голове, мысленно ухожу на общий план. Так представляешь себя маленьким, ходишь по мизансценам, расставляешь фигуры, как в шахматах, и понимаешь, как это будет выглядеть.

Это очень сильно развивает мозги. Но сложно, особенно когда уже забываешь, что ты режиссёр, и занимаешься своей ролью. Здесь нужно переключиться, не следить за партнёром на сцене, а самому играть. Потому что, играя роль, ты живёшь этим персонажем.

Что касается кино, я думаю, там проще, потому что есть мониторы, можно посмотреть дубль.

Так что, думаю, тут вопрос времени и занятости. Сейчас ещё из-за пандемии был простой, много проектов переносилось. Теперь всё вернулось, навалилось, и, честно говоря, найти окошко будет очень и очень сложно. И театр по-прежнему остаётся.

— Недавно в Москве как раз была снята часть ограничений. Залы теперь могут быть заполнены не на 25%, а на 50%. По вашим ожиданиям, эти послабления смогут в значительной мере улучшить финансовую ситуацию в Московском Губернском театре?

— Конечно, 50% лучше, чем 25%. А ещё лучше 100%, но сейчас хотя бы так.

В театр идут те, кто хочет, и даже если делаешь дорогие билеты, человек, который захочет, найдёт средства. Мы стараемся не завышать цены, но, думаю, зрители сами понимают, что, покупая дорогой билет, они поддерживают театр.

А как иначе? У нас огромный коллектив, у всех семьи, ипотеки, всем нужно платить зарплату. Мы можем играть бесплатно, выходить в онлайн. Но как нам тогда жить? А так — вы нам поможете, а мы — вам. Мы будем играть, ничего не бояться, выходить на сцену без масок, работать, делать вам праздник.

Когда залы были заполнены на 25%, по реакции это даже круче, чем полные. Потому что эти 25% устраивают такие овации в конце, что ты ощущаешь внутреннюю солидарность. Зрители аплодируют, с такой благодарностью говорят: «Вы не отменили спектакль, вышли играть, у вас большая постановка, и вас на сцене чуть-чуть поменьше, чем нас в зале. Тем не менее вы вышли играть для нас, и мы благодарны вам за это».

Из-за пандемии, понимая ценность жизни, мы больше занимаемся семьёй, меньше выходим на улицу. Тем не менее заставить людей не гулять, не ходить в кинотеатры, в рестораны, в театры невозможно. В этом жизнь.

Мне, единственное, было непонятно с самого начала, почему театры ограничили в этих процентах посещения, несмотря на то что работали торговые залы и метро. Где в метро в час пик социальная дистанция? Её там нет. То есть там её нарушать можно, а в театре нельзя. В театр приходят самые заразные люди? Нет, поверьте, туда идут самые здоровые люди.

Но я рад, что сейчас 50%. В некоторых регионах уже отменяют масочный режим и разрешают стопроцентную явку. И это радует, есть надежда на то, что мы опять заживём полной жизнью, а в кинотеатры и театры вернутся зрители, потому что они этого по-настоящему хотят.

Материал на сайте издательства

Фото: Илья Питалев, Владимир Федоренко, Галина Фесенко